«Блаженны ищущие…»

«Стучат часы и календарь худеет.
Пульс тикает, нам отмеряя срок.
И сердце охладевшее твердеет,
И всадник медлит у креста дорог.
Доколе можно размножать распятья?
Но, если странник дрогнувший свернет,
Ему, во тьме, под тяжестью проклятья,
Петлей тропинка горло захлестнет»
Геннадий Кононов

30 сентября этому человеку исполнилось бы 45 лет. Однако в Книге Судеб свои даты и свои сроки. Он долго болел, и 22 июня 2004 года его не стало. Он не был «номинальным» поэтом. Для того, чтобы стать членом Союза писателей, необходимо иметь сборник стихов, а для этого в доперестроечное время нужны были связи, а в постперестроечное – деньги. Ни того, ни другого у него не было.

«…Когда щеки моей коснется снега твердь – взгляну на жизнь свою сквозь собственную смерть…»

Геннадий Владимирович Кононов родился 30 сентября 1959 года в г. Пыталово Псковской области. В 1980 году окончил факультет русского языка и литературы Псковского педагогического института. Более 20 лет работал учителем русского языка и литературы, а также истории. Стихи начал писать, когда был студентом. Однако первые его публикации появляются лишь в конце 1990-х годов. Печатался в газетах «Литературная Россия», «Литературная учеба», в журналах «Юность» и «Москва», в поэтических альманахах «Третье дыхание», «Истоки», «Приют неизвестных поэтов» (Москва), «Скобари» (Псков).

Многие из стихов Г. Кононова стали песнями благодаря лидеру псковской рок-группы «Отцы и дети» Вадиму Андрееву, другу и соавтору поэта. С ним мы и беседуем о жизни и творчестве поэта.

- Вадим Константинович, кем для вас был Геннадий Кононов?

- Это, как рука, например: пока она есть, ее не замечаешь. Но что значит остаться без руки?

Мы дружили, хотя виделись не часто. Встречаясь, делились своими успехами и проблемами, я пел ему свои песни, он читал стихи. В последнее время у нас был совместный проект, мы писали пособие по филологическому анализу текста для школьников и студентов. Сейчас книга находится в печати. Но, увы, Гена (буду называть его так, как и всегда называл) ее так и не увидел. А еще я многому у него учился.

- Расскажите об этом подробнее.

- Гена был очень начитанным человеком. Он хорошо знал зарубежную и русскую литературу (у него большая библиотека, от античности до современности), особенно поэзию. Вообще он очень тонко чувствовал поэтическое. Однажды сказал мне: «С тех пор как я прочитал первое стихотворение, я воспринимаю всю литературу через призму поэзии». Я учился у него ценить и понимать литературу. Он всегда мог сказать: «Вот хороший поэт, а этот – не очень». Я, например, не всегда могу это определить.

- А по каким критериям он это делал?

- В том-то и дело, что критерий – внутреннее чутье. Это, как знаток вин, он ощущает тончайшие оттенки вкуса, а какой-нибудь человек, попробовав, скажет: «Кислятина!». Не знаю, как, но почти всех современных известных поэтов открыл для меня именно Гена, хотя в то время они только начинали печататься и не были модными.

«Я бы хотел вырастить в себе душу гибкую, отзывчивую.
Душу, воспринимающую радость и страдание как единое, как духовную и художественную целостность…»

- Как вы познакомились с Геннадием Кононовым?

- В 1978 году я приехал из Эстонии, где я тогда жил, учиться в нашем пединституте. Получив место в общежитии, пошел в свою комнату и увидел там молодого человека с длинными русыми прямыми волосами, похожего на хиппи. Это и был Гена. Тогда он показался мне странноватым и не очень понравился. Но постепенно, день за днем находясь рядом с ним, я начал понимать, что наша встреча очень важна для меня. Более того, хотя разница в возрасте у нас была всего два года, я воспринимал Гену как человека старшего (по крайней мере, лет на 10), и он был для меня учителем жизни.

- Почему?

- Во-первых, он учился уже на третьем курсе, и знал то, чего мы, молодые, еще и не могли знать. И еще одно: Гена с детства был тяжело болен (диабет). Форма болезни была тяжелая, и поэтому необходимо было соблюдать очень жесткую диету. Но Гена сознательно решил для себя, пусть он проживет короткую жизнь, но будет жить, как все люди. Вероятно, поэтому он постоянно задумывался о жизни и смерти. О том, зачем человек живет, что такое душа. То есть, был человеком философского склада ума (я же тогда был спортсменом, бойко играл на гитаре – где уж тут думать о душе!). Кстати, это философское начало очень сильно сказывалось и в его творчестве, и в его учительской работе.

- Творчество – понятно, но вот в работе учителя?

«Не даю никому ни по роже, ни в долг, ни советов.
И не знаю, к чему бы я мог относиться всерьез.
Жизнь была так длинна,я в ней выслушал сотни ответов,
Но любил только тех в ней, кто грамотно ставил вопрос.»

- Сейчас попробую объяснить. Гена старался быть человеком беспристрастным. Он всегда пытался понять и принять человека таким, какой он есть. И ученика тоже. К сожалению, в нашей школе такой подход часто неприемлем. Поэтому, отработав три года в школе, он ушел на завод ТЭСО фрезеровщиком. Но по состоянию здоровья должен был уволиться и оттуда. Дальше судьба привела его в Пыталовскую школу для глухих и слабослышащих детей, где он и проработал большую часть своей жизни как воспитатель и учитель русского языка и литературы. Школа эта, понятно, отнюдь не престижная, учительский коллектив подобрался неформальный. Поэтому можно было работать, не поступаясь своими принципами. Для Геннадия Владимировича очень важно было установить с детьми (часто очень сложными) контакт. И это у него получалось. Бывая на уроках у друга, я поражался, с каким терпением он пытался донести до учеников образы, заложенные в стихотворении, особенно сложно было с образами звуковыми. Помню урок, на котором Гена объяснял, что значит «листья шелестят»… Последние годы своей жизни Гена работал в школе, где учатся подростки, часто из трудных семей, которые не прижились в обычной общеобразовательной школе.

- Как у него складывались отношения с такими детьми?

- Он старался учить их понимать жизнь, причем литература играла в этом процессе не последнюю роль. И, хотя представить его отношения с учениками как некую идиллию нельзя, он многих подростков вытаскивал из «пропасти» и спасал. К нему, например, мог кто-нибудь прийти и сказать: «Можно у тебя переночевать, мать меня из дому выгнала». Это высший показатель доверия.

«Раб ослепленный Царства не узрит, но нет преград нагим глазам поэта, и жизнь его, как рукопись, горит, исполнена огня, теней и лета.»

- Вадим Константинович, а вы знаете, как он писал стихи?

- Он совершенно осознанно относился к своему творчеству, воспринимая его как высший дар и как свое ремесло. Он говорил: «Вдохновение не имеет ничего общего с повседневностью. Оно необъяснимо и абсолютно вне бытовых ощущений. Неизвестно, когда оно приходит. Однако нужно посадить себя за стол и заставить работать, чтобы что-то получилось». И еще: «Стихосложение – часть моей патологии». Он и жил как поэт. Он впитывал мир, как губка. Сидишь с ним рядом и чувствуешь это: вбирает в себя разговоры, ситуации, эмоции, природу («…не надо думать мной, февраль. Не чувствуй мной, зима…» – эта строчка показывает, что он воспринимает природу и себя как одно целое). В одной из наших бесед Гена сказал: «Знаешь, я сейчас играю во все игры, которые мне предлагают». Таким образом, видимо, пропуская через себя, перелопачивая, он и формулировал все потом в образах и строчках.

«А музыка – только дрожащий от холода воздух сырой…»

- Как родилась идея написать на стихи Геннадия Кононова песню?

- Я всегда сочинял музыку, как только научился играть на гитаре. Но поскольку я всегда играл что-то близкое к року, то в студенческие годы я не принимал во внимание его стихи, пытался писать сам. А вот оказавшись в деревне (по распределению, после института) один на один с гитарой, я стал внимательнее всматриваться в Генины стихи. Так появились первые романсы под гитару, потом все это вылилось в альбом «Про жизнь и про любовь. Русский романс конца XX века».

- А как же песни «Отцов и детей»?

- О, не все так сразу! Когда появилась возможность записывать музыку на компьютере, где можно было достигнуть эффекта звучания целого оркестра, я стал писать песни более сложной музыкальной структуры. Потребовался более рваный ритм. Один раз я сочинял песню, мне не хватало припева, и вдруг я увидел стихотворение, которое идеально подходило и по смыслу и по ритму. Я позвонил Гене и спросил, можно ли так делать. Он сказал: «Стихи твои – делай с ними, что хочешь». С тех пор так и получаются песни. Так пишу для «Отцов и детей».

- Но хорошо ли это? Ведь поэзия…

- Ничего плохого я в таком положении вещей не вижу. Стихи остаются стихами, их читают. А песни песнями, их слушают. Кому что нравится.

- А как относился поэт к вашим песням?

- Песни ему нравились. А вот про стихи он часто говорил: «Это не мой текст». Я возражаю, говорю: «А как же я обозначу автора песен? Если напишу «Андреев», то возмутятся те, кто узнают в них твои строчки». Так на альбомах появился «лейбл»: «Г. Кононов – В. Андреев».

«Пишу, как получается. Вовсе не так, как мне бы хотелось.»

- Что, на ваш взгляд, главное в творчестве Геннадия Кононова?

- Это честность, искренность и яркая индивидуальная образность.

- А тематика творчества?

- Лучше всего об этом сказал сам поэт: «Я открыл ад в провинциальных переулках. Ад без Эвридики и других поэтических красот. И писал только о нем. Все написанное – в известном смысле вой. Творческий акт служит анестезией и освобождает душу для следующего страдания. Тем не менее, я счастливый человек. Слишком многие рождаются, обучаются, размножаются, воюют и до смерти не имеют понятия, что такое творчество и для чего оно…»

«Нам истина дается как намек.
Срок истекает.
Он почти истек. А потому и спрашивать смешно, чей это хлеб и чье мы пьем вино…»

- Мы узнали о поэте. А можно ли будет почитать его стихи?

- Да, сейчас в Пыталово печатается сборник его стихов. И, надеюсь, скоро не только друзья и знакомые будут знать поэзию Геннадия Кононова. Ищите, читайте.

«Блаженны ищущие, ибо их правота утвердится в вечности, в то время как их борьба и страдания преходящи…»