Пороги между Киевом и Москвой. Часть первая

Райские земли между Польшей, Литвой, Московией и Татарией

Редакция «Псковской губернии» открывает серию публикаций о российско-украинской политической истории. Не скроем, идея пришла к нам не только на фоне трехвекового юбилея Полтавской битвы (27 июня 1709 года), очень по-разному теперь оцениваемой в сопредельных странах, но и в силу очевидного тревожного направления развития российско-украинских отношений, разводящего страны и народы все дальше друг от друга. Причем обе стороны активно апеллируют в современных политических спорах к остывшей, казалось бы, истории, которую пытаются интерпретировать так, как это удобно тем или иным лицам в силу сугубо конъюнктурных обстоятельств. Доктор исторических наук Андрей Александрович Михайлов, известный читателям «Псковской губернии» целым рядом крупных публикаций, любезно откликнулся на приглашение редакции и подготовил серию статей под общим названием «Пороги между Киевом и Москвой». Сегодня мы представляем вниманию читателей первую часть этого цикла.

Премьера кинофильма Владимира Бортко «Тарас Бульба» вызвала немало споров и весьма противоречивых оценок. При этом нередко дискуссии о художественных достоинствах и недостатках картины сами собой превращались в дискуссии о русской, украинской и польской истории в самых широких хронологических границах. Более того, кинофильм позиционировался рекламой и был воспринят многими зрителями именно как исторический, повествующий о неких реальных событиях прошлого.

Между тем, бессмертная повесть Николая Васильевича Гоголя - все-таки именно повесть. Писатель вовсе не старался «привязать» Тараса к какому-то конкретному историческому периоду. Напротив, он стремился (и, думается, вполне сознательно) «затемнить» вопрос о том, когда именно происходили описанные им события.

«Спорное, нерешенное владение»

Андрей Михайлов.

Так, в ранней редакции повести, относящейся к 1835 г., Гоголь пишет: «Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые могли только возникнуть в грубый XV век, и притом на полукочующем Востоке Европы, во время правого и неправого понятия о землях, сделавшихся каким-то спорным, нерешенным владением, к каким принадлежала тогда Украйна» [ 1 ].

Далее автор рассказывает о том, что Тарас служил в войске Стефана Батория, «был из числа первых полковников», но поссорился с другими военачальниками из-за добычи. Но Стефан Баторий правил речью Посполитой в 1575-1586 гг., т. е. в конце XVI столетия. На XVI, а не на XV век, указывает Гоголь и при описании хаты Тараса [ 2 ].

В более поздней редакции 1842 г. Н. В. Гоголь по-прежнему называет Тараса Бульбу человеком, характер которого сформировался в XV веке. Упоминание о Стефане Батории исчезает, а обстановка хаты характеризуется, как выдержанная «во вкусе того бранного и трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы на Украйне за унию» [ 3 ].

Идея «унии», то есть объединения католической и православной церквей, активно пропагандировалась киевским митрополитом Исидором, деятельность которого относится именно к первой половине XV века. Казалось бы, автор окончательно определил «время жительства» своего героя, но далее при описании его встречи с казаками, бежавшими от поляков, упоминается некий гетман, живьем зажаренный «в медном быке» [ 4 ]. Такой зверской казни, согласно легенде, подвергся атаман Северин Наливайко, и произошло это в 1597 г.

Далее хронологические «нестыковки» нарастают. Рассказывая об учебе сыновей Тараса в Киевской академии, Гоголь упоминает воеводу Адама Киселя [ 5 ]. Кисель – личность вполне историческая, жил и действовал в первой половине XVII столетия (1600-1653). Наконец, в обеих редакциях сходным образом описаны последние годы жизни бесстрашного казака, и это тот редкий случай, когда события датируются абсолютно точно. Тарас Бульба, согласно повести, участвует в мятеже, который подняли против польской власти «молодой, но сильный духом гетьман Остраница» и «опытный товарищ его» Гуня [ 6 ].

Мятеж Якова Остраницы и Дмитро Гуни происходил в 1637-1638 гг., т. е. опять-таки в XVII в. Если, имея двух взрослых сыновей, Бульба был современником Наливайко, то во времена Остраницы ему должно было «стукнуть» около 80 лет. Гоголь, конечно, называет Тараса стариком, но не до такой же степени. Тем более, что в повести говорится: «Слишком старых не было на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью» [ 7 ].

«Вымышленный образ казацкого государства»

Тарас Бульба. Кадр из фильма.

Современники свидетельствуют, что, работая над «Тарасом», Н. В. Гоголь изучил немало источников: «Историю о козаках запорожских» князя С. И. Мышецкого (1847), сборники украинских песен и дум, хронику, составленную в начале XVIII в. Г. И. Грабянкой и др.

Однако важнейшим источником по истории Украины Гоголь считал «Историю руссов или Малой России», авторство которой тогда приписывалось видному православному богослову Георгию Конисскому (1711-1795). Современные исследователи убедительно доказали: Конисский автором «Истории…» быть не мог.

Относительно же того, кто в действительности написал книгу, мнения ученых расходятся. Называют видного дипломата времен Екатерины II А. А. Безбородко (1746-1799), историка Г. В. Полетику (1723-1784), а, нередко, и целую группу лиц, обладавших к тому же различными политическими убеждениями [ 8 ].

При этом многие литературоведы и историки подчеркивают, что «История руссов или Малой России» является скорее художественным произведением, нежели точной хроникой или, тем более, научным исследованием. По словам современного автора В. Шевчука: «История – чисто литературное произведение, своеобразная героическая поэма в прозе… с титаническими фигурами пророков, с вымышленным образом самого казацкого государства…» [ 9 ].

Итак, Н. В. Гоголь сознательно создавал своего рода эпос, легенду, опираясь на другой эпос, т. е. произведение, принципиальное иное, нежели научное исследование. Кинофильм, в свою очередь, не является, да и не может являться дословным воспроизведением литературного текста.

Вроде бы, очевидно, что отождествлять его, как и любое иное художественное произведение, с историческими фактами недопустимо. Однако подмена происходит очень легко, когда знания о прошлом скудны.

Вымыслы легко заполняют пустоту, порожденную отсутствием научных знаний. И здесь приходится с прискорбием признать, что в современной России история близлежащих государств популярностью не пользуется. В школьных курсах внимания ей уделяется крайне мало, а, точнее, почти не уделяется вовсе. В итоге даже тем школьникам, которые к истории неравнодушны, о египетской царице Нефертити известно больше, нежели о грузинской царице Тамаре, а французские «жаки» оказались современным школярам ближе украинских гайдамаков.

Замена истории мифами, однако, тенденция очень опасная, ибо ведет к утрате чувства реальности и нарастанию взаимного непонимания между народами (а мифы у каждого свои). Нелепо требовать от художественного произведения документальной точности, но еще нелепее и опаснее трактовать художественное произведение как исторический источник и затем использовать его в политических целях.

«Ее поля столь же блаженны, что и Елисейские...»

Польский король Сигизмунд II Август.

Не претендуя на полноту и академическую глубину анализа, автор считает небезынтересным и небесполезным напомнить читателям некоторые события украинско-русской истории XV-XVII вв. Тем более, что политические баталии вокруг «дней былых» явно далеки от завершения [ 10 ].

Как известно, конец XIV столетия ознаменовался объединение Польши и Литвы под властью одного правителя – литовского князя Ягайло, который принял польское имя Владислав. К тому времени в состав обоих государств входили обширные территории древнерусских княжеств, население которых сохраняло свой язык и православную веру. Следует оговориться сразу, что население Древней Руси не было в этническом плане идентично ни современным русским, ни современным украинцам, хотя оно является основой для возникновения и тех, и других.

Жители этих земель именовали себя «роськими», так же именовали их поляки и западно-европейские авторы, четко отделяя при этом от населения Московской Руси. Тарас Бульба, существуй он в действительности, вполне мог именовать себя «русским», а свою родину «Русью», но это вовсе не означает, что он считал бы себе соотечественником жителей Москвы, Пскова или Калуги.

В Московском государстве XVI-XVII вв. летописцы и составители официальных документов именовали украинцев «черкасами», по названию города Черкассы, на правом берегу Днепра. Термином же «украины» в России обозначались любые пограничные территории. Именно в таком значении звучит это слово, например, в Псковской 1-й летописи [ 11 ].

Во избежание путаницы, осознавая всю сложность и, увы, политизированность терминологических споров, автор сразу оговаривается, что будет пользоваться понятиями «украинцы» и «русские» применительно к населению территорий, которые сегодня более или менее точно соответствуют нынешним Украине и России [ 12 ].

Польские власти отлично сознавали ценность украинских земель, восхищались их богатством и красотой. В конце XVI столетия один путешественник-поляк писал: «Богатейшая часть Польского государства. Ее поля столь же блаженны, что и Елисейские... Здесь так много скота, дикого зверя и различных птиц, что можно подумать: она – место рождения Дианы и Цереры… Трудно сосчитать украинские озера, изобилующие рыбой. Короче говоря, Украина подобна той земле, которую Господь обетовал евреям, земле, по которой текут молоко и мед». [ 13 ]

Однако положение коренного населения благословенной Украины, которое в массе своей сохраняло православие, под властью короля-католика было непростым. Социальные конфликты нередко дополнялись религиозными, носившими особо жестокий характер. Типичной для средневековья формой протеста являлся побег, уход в удаленные от центра районы страны, где власти не могло контролировать подданных. В Московской Руси недовольные режимом люди бежали на Волгу и Дон, за Урал. Не поладившие с властями жители Польско-литовского государства укрывались на юге современной Украины, на границах с воинственным Крымским ханством.

Постепенно в пограничье складывался особый слой населения – казачество. Происхождение слова «казак» до сих пор является предметом напряженных научных дискуссий. По одной из наиболее распространенных версий оно имеет тюркские корни и означает «одиночка», «отошедший от своих».

В польских и литовских документах казаки упоминаются с конца XV столетия. Например, в жалованной грамоте («привилее») литовского князя Александра Казимировича киевским горожанам, датируемой 1499 г., оговорено право киевлян взимать мыто (налог) с казаков, занятых рыболовством.

Казаки защищали пределы Польско-литовского государства от врага, но не менее охотно сами отправлялись в набеги – военная добыча была для них важнейшим источником дохода.

Вполне понятно, что казачий образ жизни был привлекателен для людей энергичных, инициативных, свободолюбивых. Таким человеком, несомненно, являлся князь Дмитрий Вишневецкий – православный аристократ, который владел обширными землями на Волыни и возводил свой род к литовскому князю Гедимину. В 1552-1553 г. он построил на собственные деньги крепость на днепровском острове Малая Хортица, в которую пригласил казаков. Крепость эта стала прообразом знаменитой Запорожской Сечи: само слово «Сечь» родственно понятию «засека» - укрепление, пункт обороны.

Произошло это как раз в то самое время, когда войска русского царя Ивана Грозного захватили Казань и началась борьба за обладание Астраханью. Успехи царских войск чрезвычайно тревожили Крымское ханство, правители которого считали Астраханские земли своими. За Крымским ханством стояла могущественное Турецкое государство, также раздраженное успехами русских на Востоке.

Весной 1556 г. Иван IV отправил на разведку во владения крымского хана небольшое войско под началом воеводы М. И. Ржевского. По пути к нему по собственной инициативе присоединились три сотни «черкасских казаков». Действуя совместно, царские ратники и казаки нанесли татарам несколько поражений, захватили много лошадей и иной добычи.

Данный успех, видимо, произвел сильное впечатление на Дмитрия Вишневецкого. В октябре 1556 г. он со своими казаками тоже совершил военную экспедицию против татар, разгромил Очаков и Ислам-Кермен (ныне на территории этой крепости располагается украинский город Каховка). В ответ весной 1557 г. татары напали на Хортицкий городок, но взять его не смогли. Вишневецкий, тем временем, установил контакты с русским царем и в 1558 г. поступил к нему на службу. Вскоре он вновь отправился в поход против татар, но уже как царский воевода.

Впоследствии Д. Вишневецкий неоднократно выполнял важные военные и дипломатические поручения Ивана IV. Однако после того как Русь вступила в конфликт с Польшей из-за прибалтийских земель (1560), князь предпочел вернуться на службу к королю Сигизмунду II Августу. Раздраженный царь велел своим послам на вопросы поляков о Вишневецком отвечать: «Притек он к государю нашему, как собака, и потек от государя, как собака...», но одновременно пытался вернуть военачальника-«собаку» на службу [ 14 ].

Ни показное пренебрежение, ни посулы не помогли. Вишневецкий избрал иной путь, оказавшийся для него роковым. В 1563 г. он вмешался в междоусобную борьбу молдавских бояр, попал в плен к боярину Стефану Томше и был им выдан туркам. Турки придали Вишневецкого жестокой казни: по полулегендарному рассказу, его расстреляли из луков.

За речными порогами в низовьях Днепра

Князь Дмитрий Вишневецкий. Скульптура.

Произошедшее в 1569 г. окончательное объединение Польши и Литвы в единое государство Речь Посполитую в еще большей мере осложнило положение православного населения страны. Польское дворянство получило право приобретать земли в пределах в Белоруссии и на Украине, многие представители польского и украинского (или в терминологии Г. В. Вернадского «западнорусского») дворянства стали активнее стремиться на королевскую службу, перенимать польские обычаи.

Люди, не принимавшие новых порядков, вливались в ряды казаков, превратившихся в многочисленную и грозную военную силу. Яркое описание казачьего войска содержится в трактате польского шляхтича Яна Красинского, адресованном французскому принцу Генриху Валуа, которого в 1573 г. польская знать призвала на престол Речи Посполитой: «Вооружены они (казаки – Авт.), - пишет Красинский, - очень легко, совершенно так, как татары. Кони у них очень подвижные и пригодные для мелких стычек. Седла устроены так, что на них легко поворачиваться во все стороны и стрелять из лука. В сражениях они пользуются более всего луком, поражая неприятельских всадников дождем стрел. Они снабжены также саблями восточного образца и короткими копьями. В неприятельской стране они двигаются чрезвычайно быстро, уничтожая все огнем и мечом. Быстротой движения обеспечивается безопасность воина и победа над врагом» [ 15 ].

Достоинства казачьей конницы в полной мере оценил трансильванский князь Стефан Баторий, вступивший на польский престол в 1576 г. В год коронации короля казаки совершили успешный поход на крымских татар и сожгли крепость Тягин (на месте современных Бендер). Предводительствовал казаками в этом походе князь Богдан Ружинский, являвшийся, как и Вишневецкие, потомком Гедимина. В народных украинских песнях Ружинский предстает в образе редкостного храбреца, всегда одетого в наряд из черного бархата («аксамита»).

В 1578 г. С. Баторий поручил своему наместнику в Черкассах, Михаилу Вишневецкому, сформировать казачий полк численностью в 500 чел. Непосредственное командование новым подразделением поручалось дворянину (шляхтичу) Ян Орышевскому.

Так появился слой казаков, находившихся на королевской службе, которых впоследствии стали именовать «реестровыми». Постепенно в среде казачества образовались четыре более или менее определенные группы.

Верхний его слой составляли казаки, получившие от короля за военные заслуги шляхетское (дворянское) достоинство. Многие из них владели обширными землями и значительными богатствами, охотно роднились с «природной» шляхтой, как украинской, так и собственно польской.

Далее шли реестровые казаки, числившиеся на службе и получавшие жалование. Командовал ими гетман, назначение которого в конечном итоге зависело от короля и который подчинялся более высокопоставленному коронному гетману.

Казаки на службу не принятые (нереестровые), с одной стороны, стремились попасть в реестр, с другой – были склонны к бунтам и самовольным военным походам. Именно вопрос о реестре часто становился яблоком раздора между казачеством и правительством.

Особое сообщество представляли собой казаки, поселившиеся за речными порогами в низовьях Днепра, которых стали именовать «запорожцами». Власть гетмана они практически не признавали, хотя многие из них числились на королевской службе.

Важнейшие вопросы решало общее собрание казаков (рада, коло), на котором избирался кошевой атаман и его помощники: есаул, писарь, судья. В военное время кошевой атаман пользовался неограниченной властью, но в мирные периоды он не мог предпринимать никаких решений без согласия рады. Символом власти атамана была знаменитая булава.

С разрешения кола атаман издавал нормативные акты, распоряжения, которые именовались «универсалами». Однако повседневная жизнь регулировалась нормами устного права, традициями и обычаями. Писаных законов запорожцы побаивались, считая их покушением на свободу.

Сечь подразделялась на курени, возникшие, видимо, по принципу землячества, и возглавляемые куренными атаманами. В руках куренного атамана находились, среди прочего, всяческие припасы.

Впрочем, жизнь казаков отличалась простотой. Обыденной пищей служили соломаха (заквашенное ржаное тесто) и тетеря (похлебка из муки). Не обходилось, конечно, без легендарного сала. Во всяком случае, упомянутый выше Ян Красинский называл в числе любимых казаками кушаний «соленую свинину» [ 16 ]. Своеобразной деталью быта являлось также то, что на территорию Сечи не допускались женщины. Те, кого подобные ограничение не устраивали, составляли группу «зимовых казаков», они жили не на территорию Сечи, а в ее окрестностях, но в состав войска входили.

Естественно, среди сечевых казаков преобладали уроженцы Украины, однако были среди них и выходцы с Московской Руси, литовцы, молдаване, поляки, даже татары и др. Правда, от казака требовалось православное вероисповедание, но даже это ограничение нередко носило формальный характер.

Впоследствии сечевые порядки, подобно вечевым порядкам Древнего Новгорода, стали для многих демократически настроенных ученых и литераторов своеобразным символом свободы и независимости. Разумеется, реальная жизнь запорожцев при этом романтизировалась и идеализировалась.

Стоит, однако, заметить, что Сечь сама по себе вполне соответствовала общему духу и политической системе Польско-литовского государства. Королевская власть здесь была выборной: монарха приглашал на престол сейм – своеобразный съезд знати, в котором принимали участие представители как крупной аристократии (магнатов), так и рядового дворянства (шляхты). В дальнейшем власть короля ограничивалась Сенатом (советом знати).

Без разрешения Сената король не мог объявлять войну и заключать мир. Сбор всеобщего ополчения (посполитого рушения) мог производиться вообще лишь с согласия Сейма. Отказ короля от исполнения этих правил освобождал магнатов и шляхту от повиновения ему. Видя рядом с собой аристократию, способную сместить короля, казаки тем более не имели резона отказываться от самоуправления.

Андрей МИХАЙЛОВ,
доктор исторических наук, г. Санкт-Петербург,
специально для «Псковской губернии»

Продолжение читайте в следующем номере газеты.

 

1 Гоголь Н. В. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 2. М., 1984. С. 239.

2 Там же. С. 237, 239.

3 Там же. С. 31.

4 Там же. С. 62.

5 Там же. С. 41.

6 Там же. С. 140, 298.

7 Там же. С. 57.

8 Подробнее см.: Лукашова С. С. «История руссов» в современных украинских исследованиях. // Белоруссия и Украина: история и культура: ежегодник. М., 2003. С. 398-412.

9 Шевчук В. Нерозгаданi таємницi «Iсторiї русiв» // Передмова до кн.: Iсторiя Русiв. Київ, 2001. С. 39.

10 Прошло трехсотлетие Полтавской битвы (27.06.1709), в связи с чем вновь пылают споры вокруг имени гетмана И. Мазепы. Не меньший накал страстей вызывает 350-летие Конотопского сражения (29.06.1659), в котором украинские казаки в союзе с крымскими татарами и поляками разгромили войско царского воеводы С. Р. Пожарского. Про события, менее отдаленные, как, например, 70-летие вхождения в состав СССР Западной Украины, и говорить не приходится.

11 Псковские летописи. Т. I. М.-Л., 1941. С. 21.

12 На рубеже XIX-XX вв. некоторые деятели национальной украинской культуры выдвигали тезис, что именно Украина является настоящей Русью, тогда как Московская Русь присвоила себе чужое, не принадлежащее ей имя. Сегодня эта весьма спорная теория, вызывающая обоснованные возражения многих ученых, вновь стала популярна среди части украинской интеллигенции. См.: Наконечний Є. П. Украдене iм`я: Чому русини стали україцями. Львiв. 2001. – 400 с.

13 Doroshenko D. Narys istorii Ukrainy. T. 1. Warsaw, 1932. S. 152.

14 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 3. Т. 6. М., 1960. С. 576.

15 Цитируется по: Стороженко В. А. Стефан Баторий и днепровские казаки. Исследования, памятники, документы и заметки. Киев. 1904. С. 10.

16 Там же.