«Очистительная клизма»

Псковичам уже пообещали, что следующий Всероссийский Пушкинский театральный фестиваль откроется постановкой режиссёра, которого называют «якутским театральным Тарантино». Речь о Сергее Потапове, который  поставил в Минусинске «провокационный спектакль» «Последние дни» по пьесе Булгакова. Насколько он провокационный, мы можем узнать через год, если Андрей Пронин останется арт-директором фестиваля.

«Я эту систему ненавижу, но понимаю, что если мы её уничтожим, то вообще потеряем театр»

После премьеры «Последних дней» телекомпания «Енисей» подготовила сюжет, в котором говорится, что «непредсказуемый и провокационный спектакль вызвал полярные мнения — от полного восторга до глубокого непонимания». Тот, кто видел этот спектакль, считает, что «это эксперимент, попытка показать зрителям другую эстетику», а «пьеса Булгакова заключена в рамки фарса, где трагическая история соседствует с откровенной клоунадой, классик Золотого века может исполнить песню известной рок-группы, а шпион и соглядатай оказывается самым большим поклонником поэта…»

Театральные эксперименты — это хорошо. Не было бы экспериментов, театры бы превратились в скучные музеи, где самое ценное — пыльные костюмы давно сошедших со сцены спектаклей. Однако под словом «эксперимент» слишком часто понимают просто грубую подделку под искусство. Вполне возможно, со спектаклем Сергея Потапова этого не произошло (по коротким отрывкам судить сложно), но бесконечная демонстрация «экспериментов», вызывающих «полярное мнение», невольно наводит среднестатистического зрителя на мысль, что устроители театрального фестиваля в Пскове не намерены менять выбранный курс. О том же свидетельствует и выступление продюсера Дмитрия Месхиева. В последний день нынешнего фестиваля, закончившегося 12 февраля 2017 года, он произнёс со сцены короткую речь, причём микрофон заработал не сразу. По словам продюсера фестиваля, это был единственный за весь фестиваль недостаток. То есть, кроме не вовремя включившегося микрофона, всё было хорошо. Очень спорное утверждение.

Правда, всё зависит от точки отсчёта. Для чего и для кого этот фестиваль проводится? Если для участников и для самих организаторов, то всё было действительно неплохо. Проживание, еда, экскурсии… Немного мешали зрители, но им быстро указали на их место. Театральный буфет закрыли «на спецобслуживание», а зрителей отправили к туалету, возле которого организовали импровизированный буфет. Зато весь фестиваль в Большом зале, в той части, что находится ближе к буфету, стоял устойчивый запах то ли рыбы, то ли чего-то ещё. Лишь однажды — во время спектакля «Смерть Тарелкина» — этот запах сменился на сильный запах серы.

Арт-директор фестиваля Андрей Пронин.

Но при этом всё равно сработал негласный закон фестиваля: как бы фестиваль ни был слаб, но два-три неплохих спектакля на него всё равно обязательно привозят. Даже на удачных фестивалях, не вызывающих столь «полярных мнений», по-настоящему хороших спектаклей не бывает много. Если три — уже хорошо. Разница в общем фоне, атмосфере. Так получилось, что с самого первого дня XXIV фестиваля атмосфера в зрительном зале оказалась не очень здоровой (обманутые ожидания, недоумение).

У многих пришедших в театр сложилось впечатление, что экспериментируют как раз с ними самими — со зрителями. Проводят опыты.

Одной из самых заметных фигур на этом фестивале стал Олег Лоевский (екатеринбургский киносценарист, театральный критик, завлит, организатор театральных лабораторий).

На лекции «Проектное мышление в современном театральном мире» о русском репертуарном театре он выразился так: «Я эту систему ненавижу, но понимаю, что если мы её уничтожим, то вообще потеряем театр». Пожалуй, в этом-то как раз и кроется основное противоречие. Не только Олег Лоевский, но и многие другие участники фестиваля эту систему ненавидят — по той причине, что это «система рабской зависимости». «Бездарный человек с похмелья руководит твоей жизнью», — как выразился Олег Лоевский. Иначе говоря, артисты — рабы, а режиссёр — рабовладелец. Рабы вынуждены безропотно воплощать его идеи, но они ждут удобного момента, чтобы «воткнуть ему в спину нож». В качестве иллюстрации Олег Лоевский привёл такой анекдот: артисту дали пистолет с двумя патронами и предложили ему сделать выбор, кого убить. Гитлера? Ленина? Режиссёра? С первым выстрелом всё было понятно: артист выстрелил в своего режиссёра. Но в кого полетит вторая пуля? Артист сделал контрольный выстрел в голову режиссёру.

Олег Лоевский.

Сложные взаимоотношения в российских театрах привели к тому, что желающих сделать «контрольный выстрел» даже не в режиссёра, а в русский репертуарный театр оказалось довольно много.

«Всю жизнь был завлитом, но как попадает пьеса на сцену — никогда не знал», — произнёс Олег Лоевский под смех немногочисленной аудитории. И в какой-то момент он создал театральное «лабораторное движение, которое изменило театральную карту России».

«Лабораторное движение — очистительная клизма для репертуарного театра», — считает Олег Лоевский.

Шесть лет назад он уже устраивал на Малой сцене псковского драмтеатра лабораторию. Псковские артисты играли спектакли-эскизы, а потом там же проходило обсуждение. Кошмар это или не кошмар? Олег Лоевский считает, что это уже почти самостоятельный жанр, когда спектакли готовятся с наскока, дня за три. Такие спектакли-эскизы, считает Лоевский, хороши как тренинг, как знакомство и, помимо всего прочего, обеспечивают занятость. Артисты понимают, что если сыграют хорошо, то эскиз может превратиться в полноценный спектакль. «Тот, кто встал на этот путь, от этого редко отказывается», — уверен Олег Лоевский.

«Лабораторное движение как очистительная клизма» проявило себя и на прошедшем в Пскове фестивале. Псковские артисты за несколько дней подготовили три спектакля-эскиза: «Моцарт и Сальери», «Пинежский Пушкин» и «Капитанская дочка».

На мой взгляд, самым интересным были не спектакли, а то, что происходило потом. Обсуждения. Выступали и зрители, и критики, в том числе эксперты премии «Золотая маска». Обсуждалось даже то, что, казалось бы, и так было очевидно. Иногда казалось, что «клизму» вставили куда-то не туда — настолько эскизы выглядели неубедительно. И всё же сами разговоры  доказали: отказываться от обсуждений спектаклей не стоит. Раньше ведь, ещё до всяких лабораторий Лоевского, обсуждались полноценные спектакли. От зрителей не отмахивались, к критикам прислушивались (или делали вид). Но потом вдруг решили, что обсуждения больше не актуальны.

Понятно, что создателям спектакля иногда бывает неприятно выслушивать упрёки, а то и возмущённые отзывы. Но если режиссёр не способен прислушиваться к залу и не может посмотреть в глаза просвещённой и непросвещённой публике, то это какой-то неполноценный режиссёр. Тот, кто раз и навсегда уверовал в свою гениальность, очень скоро зайдёт в тупик, а скорее всего, уже зашёл.

«Неявные воздействия»

На лекции Олег Лоевский рассказал о разных формах спектаклей, которые практикуют он и его ученики. Многие спектакли играются не на сцене, а в каких-то других местах — на чердаках, в подвалах, в парках, на баскетбольной площадке… Очень часто в спектаклях задействованы непрофессионалы. Иногда вообще обходится без драматургических произведений. Однако существуют зрители, которые всё это готовы оплачивать, в том числе и спектакли, в которых нет ни одного артиста (так произошло во время «архивного вербатима», проведённого в подземелье). Обычно спектакли, сделанные в жанре verbatim, построены на интервью с реальными людьми. Артисты интервьюируют своих героев, а потом записанное на диктофон переносится на сцену. В Пскове два года назад попробовали поставить в этой технике спектакль «Банщик»*. Сорвалось, а точнее, закончилось всероссийским скандалом. И всё же Олег Лоевский привёл, по его мнению, пример удачного применения вербатима. Зрителям выдают номера, а потом, когда спектакль начинается, вручают текст в соответствии с номерами. Текст по бумажке читает сам зритель. Артистов в этом спектакле нет. Вернее, все пришедшие и есть артисты. Они слушают сами себя.

Что ж, такое тоже возможно. Если зрители готовы выкладывать за всё это деньги, то почему бы и нет?

Но такое вряд ли способно оздоровить репертуарный театр. Это с театром связано только косвенно. Как правило, всё выглядит в лучшем случае как капустник, КВН или Comedy Club. А если это что-то серьёзное — то как акция, митинг, диспут, читка. Часто даже полноценные спектакли, которые готовятся по несколько месяцев, оказываются провальными только потому, что в них нет крепкой драматургической основы. Режиссёры берутся ставить рассказы, повести, романы, протоколы допросов, письма, стенограммы судебных заседаний, интервью, газетные статьи… Но со сцены слова звучат иначе, чем со скамьи подсудимых.

Прозаический текст со сцены тоже часто звучит неестественно, по-книжному. Отчасти по этой причине и стали востребованы альтернативные пространства для показа спектаклей: всевозможные «бродилки» (когда зрителей в буквальном смысле водят по комнатам, этажам, улицам). Таких спектаклей в мире поставлены десятки тысяч. Помню, действие одного из них полностью проходило в помещении действующего общественного туалета.

Или взять проект Театра.doc и комиссара Всеволода Лисовского: спектакль-путешествие «Неявные воздействия». Автор называет этот жанр «вождение обезьяны». Действие происходит в городском пространстве: на улицах, в торговых центрах, в заброшенных домах, на площадях, в кабинках общественного туалета, в метро, в частных квартирах. Никто не знает, куда попадут участники спектакля в следующий раз (в этом спектакле принимали участие Анастасия Слонина и Василий Березин, ставшие известными после истории с побегом из России Петра Павленского и попытки то ли реального, то ли выдуманного изнасилования).

Несколько лет назад на одном из всероссийских конкурсов современной драматургии второе место заняла «пьеса», в которой школьники скрытой камерой снимали свою учительницу в кабинке школьного туалета, а потом её шантажировали. Этот текст совсем не был похож на пьесу. Меня заинтересовало, чем руководствовались члены жюри. Что заставило их выделить эту «пьесу» из многих других? За всех членов жюри не скажу, но один из них в хорошем смысле выделил именно эпизод с туалетной кабинкой. Пьесу можно было поставить в том числе и в женском школьном туалете. В этом якобы было преимущество. Хотя если говорить совсем уж честно, то никто её вообще ставить не собирался. Разделили деньги и разошлись. Через некоторое время я встретил ещё одного лауреата того конкурса, чью пьесу всё-таки поставил один сибирский театр. «Действительно поставил?» — переспросил я. «Нет, конечно, — улыбнулся автор. — Артисты вышли на сцену и зачитали пьесу, глядя на листы. Сделали эскиз, но по документам провели как полноценный спектакль — выплатили гонорар, авторские…»

Пока выплачиваются гонорары и авторские, пока зрители готовы платить за спектакли, в которых ничего не происходит, русский театр подобного типа уничтожить нельзя.

«Эй, моряк, ты слишком долго плавал…»

На прошедшем фестивале было несколько запоминающихся спектаклей. И несколько хороших. Запоминающиеся спектакли, как правило, хорошими не являлись. Они запоминались чем-то другим. Прежде всего тем, что возникало непонимание между людьми на сцене и людьми в зале. Иногда искры летели в разные стороны. Причина, наверное, в том, что у каждого театра своя аудитория, свой зал, свои традиции. То, что выглядит уместно на маленькой сцене в подвале, на сцене академического театра смотрится диковато. Найти баланс между «традицией» и «экспериментом» так и не удалось.

Одним из самых любопытных спектаклей оказалась «Золотая рыбка». Но не та «Золотая рыбка», что поставила Лариса Маркина с петербургским театром-цирком «Монгольфьери», а та, что поставила другая Лариса Маркина с московским музеем-театром «Булгаковский Дом». У москвичей получился спектакль о любви совсем не старых любящих друг друга людей, которых рыбка искушает. Пушкинский текст переплетается с мотивами из фильма «Человек-амфибия». Звучит даже песенка: «Нам бы, нам бы, нам бы, // Нам бы всем на дно, // Там бы, там бы, там бы, // Там бы пить вино, // Там под океаном // Мы трезвы или пьяны // Не видно всё равно…» И всё бы хорошо, но спектакль в афише почему-то был обозначен как детский (в буклете стоял значок «0+»). Хотя спектакль совсем не детский (рабочее название спектакля — «Сцены из супружеской жизни», и это действительно были сцены из супружеской жизни). Но зал был переполнен первоклассниками.

Мне повезло, и рядом со мной в зале уселись первоклассник Артём и его товарищ. Повезло потому, что эту «Золотую рыбку» я смотрел с комментариями первоклассника, еле успевая записывать его высказывания. Он явно многого не понимал. Когда артисты в начале спектакля долго вглядывались в зрителей, раздалась первая реплика: «А что они на нас смотрят?» Чуть позднее Артём громко вздохнул: «Скучно, честно говоря». Хотя, казалось бы, действие развивалось динамично. Просто первоклассник не мог понять всех тонкостей из-за своего возраста.

Когда наконец появились старик со старухой, мальчик разочарованно произнёс: «Не похожи на старика и старуху». Посмотрел, как они друг с другом общаются, целуются, немного подумал и добавил: «Дурак и дура. Они что, совсем спятили?»

В это время через весь зал на руках передавали новое корыто совсем не старой «старухе», после чего появилась во всей красе «золотая рыбка» в обтягивающем золотистом комбинезоне.

«Секс!» — неожиданно вырвалось у первоклассника.

Ещё через некоторое время настало время старику снова просить у рыбки исполнить очередное «старушечье» желание. Но старик медлил. Артём, тоскливо посмотрев на сцену, прошептал: «Давай уж, проси!»

Ура, старик всё-таки отважился попросить, и рыбка желание исполнила. На сцене появилась широкая супружеская постель, на которую старик многозначительно улёгся и принялся смотреть фильм. Какой это был фильм, мы узнали по музыке Пьера Башле из эротического фильма «Эммануэль». Девушки постарше, сидевшие впереди, понимающе захихикали. Первоклассники недоумённо переглянулись. Таким же образом они недоумённо переглядывались несколько раз. «А что тут смешного?» — каждый раз удивлялся Артём. Его товарищ высказывал предположения. «Это очень смешно?» — удивлялся Артём.

Со сцены донеслось: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал, // Я тебя успела позабыть, // Мне теперь морской по нраву дьявол — // Его хочу любить!»

Первоклассники оживились. «А дед бухает!» — громко расхохотался какой-то школьник с третьего ряда — по виду третьеклассник.

Эта «Золотая рыбка» действительна была хороша и совсем не поверхностна. Там было много глубокого и поданного нестандартно. Читалось даже что-то ветхозаветное — из «Книги Иова». Но разве для такой аудитории она подходила?

Похоже, организаторы раз за разом с аудиторией промахивались. Билеты распространили и были довольны.

Но театр тем и отличается от кино, что демонстрация каждого спектакля — это всякий раз что-то новое. Артисты играют по-другому, зрители разные… Но если о зрителях забывают сразу же после того, как билеты проданы, то успеха может и не быть.

Как говорил Константин Станиславский, «играть при полном и сочувствующем вам зрительном зале — то же, что петь в помещении с хорошей акустикой. Зритель создаёт, так сказать, душевную акустику…»

Акустика подвела.